Проходит день, проходит другой. Солнце садится в море с одной стороны, на утро подымается из моря с другой. Плещет волна, ходят туманные облака, летают за кораблем чайки, садятся на мачты, потом как будто отрываются от них ветром и, колыхаясь с боку на бок, как клочки белой бумаги, отстают, отстают и исчезают назади, улетая обратно, к европейской земле, которую наши лозищане покинули навеки. Матвей Лозинский провожает их глазами и вздыхает. Вот, думает он: и чайка боится лететь дальше, а мы полетели. И рисуется перед ним сосновый лес, под лесом речка с бледною лозой, над речкой -- бедные соломенные хаты. И кажется, -- вернулся бы назад к прежней беде, родной и знакомой.
   А море глухо бьет в борты корабля, и волны, как горы, подымаются и падают с рокотом, с плеском, с глухим стоном, как будто кто грозит и жалуется вместе. Корабль клонит-клонит, вот, кажется, совсем перевернется, а там опять начнет подниматься с кряхтением и скрипом. Гнутся и скрипят мачты, сухо свистит ветер в снастях, а корабль все идет и идет; над кораблем светит солнце, над кораблем стоит темная ночь, над кораблем задумчиво висят тучи или гроза бушует и ревет на океане, и молнии падают в колыхающуюся воду. А корабль все идет и идет...
   Матвей Дышло говорил всегда мало, но часто думал про себя такое, что никак не мог бы рассказать словами. И никогда еще в его голове не было столько мыслей, смутных и неясных, как эти облака и эти волны, -- и таких же глубоких и непонятных, как это море. Мысли эти рождались и падали в его голове, и он не мог бы, да и не старался их вспомнить, но чувствовал ясно, что от этих мыслей что-то колышется и волнуется в самой глубине его души, и он не мог бы сказать, что это такое...
   К вечеру океан подергивался темнотой, небо угасало, а верхушки волны загорались каким-то особенным светом... Матвей Дышло заметил прежде всего, что волна, отбегавшая от острого корабельного носа, что-то слишком бела в темноте, павшей давно на небо и на море. Он нагнулся книзу, поглядел в глубину и замер...
   Вода около корабля светилась, в воде тихо ходили бледные огни, вспыхивая, угасая, выплывая на поверхность, уходя опять в таинственную и страшную глубь... И казалось Матвею, что все это живое: и ход корабля, и жалобный гул, и грохот волны, и движение океана, и таинственное молчание неба. Он глядел в глубину, и ему казалось, что на него тоже кто-то глядит оттуда. Кто-то неизвестный, кто-то удивленный, кто-то испуганный и недовольный... От века веков море идет своим ходом, от века встают и падают волны, от века поет море свою собственную песню, непонятную человеческому уху, и от века в глубине идет своя собственная жизнь, которой мы не знаем. И вот, теперь в эту вековечную гармонию, в это живое движение вмешался дерзкий и правильный ход корабля... И песня моря дрогнула и изменилась, и волны разрезаны и сбиты, и кто-то в глубине со страхом прислушивается к этому ходу непонятного чудовища из другого, непонятного мира. Конечно, Лозинский не мог бы рассказать все это такими словами, но он чувствовал испуг перед тайной морской глубины. И казалось Лозинскому, что вот он смотрит со страхом сверху, а на него с таким же ужасом кто-то смотрит снизу. Смотрит и сердится, и посылает своих посланцев с огнями, которые выплывают наверх и ходят взад и вперед, и узнают что-то, и о чем-то тихо советуются друг с другом, и все-таки печально уходят в безвестную пучину, ничего не понимая... А корабль все бежит неудержимым бегом к своей собственной цели...
   И много в эти часы думал Матвей Лозинский, -- жаль только, что все эти мысли подымались и падали, как волны, не оставляя заметного следа, не застывая в готовом слове, вспыхивали и гасли, как морские огни в глубине... А впрочем, он говорил после и сам, что никогда не забудет моря. "Человек много думает на море разного, -- сказал он мне, -- разное думает о себе и о боге, о земле и о небе... Разное думается человеку на океане -- о жизни, мой господин, и о смерти..." И по глазам его было видно, что какой-то огонек хочет выбиться на поверхность из безвестной глубины этой простой и темной души... Значит, что-то все-таки осталось в этой душе от моря.
   Да, наверное, оставалось... Душа у него колыхалась, как море, и в сердце ходили чувства, как волны. И порой слеза подступала к глазам, и порой -- смешно сказать -- ему, здоровенному и тяжелому человеку, хотелось кинуться и лететь, лететь, как эти чайки, что опять стали уже появляться от американской стороны... Лететь куда-то вдаль, где угасает заря, где живут добрые и счастливые люди...
   После Лозинский сам признавался мне, что у него в то время были такие мысли, которые никогда не заходили в голову ни в Лозищах, когда он шел за сохой, ни на ярмарке в местечке, ни даже в церкви. Там все были обыкновенные мысли, какие и должны быть в своем месте и в свое время. А в океане мысли были все особенные и необычные. Они подымались откуда-то, как эти морские огни, и он старался присмотреться к ним поближе, как к этим огням... Но это не удавалось. Пока он не следил за ними, они плыли одна за другой, вспыхивали и гасли, лаская душу и сердце. А как только он начинал их ловить и хотел их рассказать себе словами, -- они убегали, а голова начинала болеть и кружиться.
   Разумеется, все оттого, что было много досуга, а перед глазами ходил океан и колыхался, и гремел, и сверкал, и угасал, и светился, и уходил куда-то в бесконечность...

Владимир Короленко "Без языка", глава третья

@темы: книги

---

Писать книгу, если работаешь и погружен в повседневные заботы, то же самое, что вязать свитер.

Кропотливое, утомительное дело, на которое нужно время, время, время - и желание сделать так, чтобы понравилось тебе самому.

Тебе этот рукописный свитер потом носить - всю жизнь и после - и увидит ли его кто-то  кроме тебя, неважно.

К вечеру устаешь.

Браться за стопку разнокалиберных и разношерстных бумажек, вникать, спешить набросать хотя бы в паре фраз - уловить то, что целый день носишь, перекладываешь в сознании - также непросто, как браться за спицы, расчет петель, иглы, когда глаза уже спят.

И думаешь, а надо ли? Зачем мне эта тряпка, можно купить.

Днем гадаешь наперед, когда можно урвать хотя бы час, чтобы поработать.

И длится это не день, не неделю, не месяц - как газ, это заполняет все твое время.

И не видно ни конца, ни края - и работе твоей, и твоему бытию.

Будто барахтаешься под одеялом.

Тренируешь волю.

Хотя бы.

@темы: мысли вслух

---

Единственное прижизненное изображение Жанны д'Арк. Она явно настроена решительно.
Отсюда

@темы: рисунки

---

Символ мирового дерева - с птичкой наверху.

@темы: рисунки, мифология

---

Валерий Брюсов
Буря с берега

Перекидываемые, опрокидываемые,
Разозлились, разбесились белоусые угри.
Вниз отбрасываемые, кверху вскидываемые,
Расплетались и сплетались, от зари и до зари.

Змеи вздрагивающие, змеи взвизгивающие,
Что за пляску, что за сказку вы затеяли во мгле?
Мглами взвихриваемыми путь забрызгивающие,
Вы закрыли, заслонили все фарватеры к земле.

Тьмами всасывающими опоясываемые,
Заметались, затерялись в океане корабли,
С неудерживаемостью перебрасываемые,
Водозмеи, огнезмеи их в пучину завлекли.

Чем обманываете вы? не стремительностями ли
Изгибаний, извиваний длинно-вытянутых тел?
И заласкиваете вы не медлительностями ли
Ласк пьянящих, уводящих в неизведанный предел?

@темы: стихи

---

Гюстав Доре. Бог убивает Левиафана

@темы: рисунки, мифология

---

Гюстав Доре. Рыцарь на гиппогрифе посещает многие страны

@темы: рисунки, ground control

---

Гюстав Доре. Рыцарь на гиппогрифе посещает замок на горе

@темы: рисунки, ground control

---

Александр Пушкин

Подъезжая под Ижоры,
Я взглянул на небеса
И воспомнил ваши взоры,
Ваши синие глаза.
Хоть я грустно очарован
Вашей девственной красой,
Хоть вампиром именован
Я в губернии Тверской,
Но колен моих пред вами
Преклонить я не посмел
И влюбленными мольбами
Вас тревожить не хотел.
Упиваясь неприятно
Хмелем светской суеты,
Позабуду, вероятно,
Ваши милые черты,
Легкий стан, движений стройность,
Осторожный разговор,
Эту скромную спокойность,
Хитрый смех и хитрый взор.
Если ж нет… по прежню следу
В ваши мирные края
Через год опять заеду
И влюблюсь до ноября.

@темы: стихи

---

искусство китайского заглавия

Хмельной небожитель делает надпись, дабы показать, что он не глуп.

Ловкий муж окончательно устраивает заключенный с трудностями брачный союз.

Две дочери вкушают чай сразу в четырех домах; обе девы, выйдя замуж, слушают наказ одинокой птицы луань.

@темы: книги, ласточкино гнездо

---

В сентябре 1919 года Булгакову пришлось участвовать в жарких боях при взятии белыми Чечен-аула, а позже - и в других сражениях.

Его призвали в Добровольческую армию Деникина как военного врача.

В дневниках писателя сохранилась запись о боях под Шали-аулом:

"...и видел двойное видение... картину моей контузии под дубом и полковника, раненного в живот... Чтобы не забыть и чтобы потомство не забыло, записываю, когда и как он умер. Он умер в ноябре 19-го года во время похода за Шали-аул, и последнюю фразу сказал мне так:
- Напрасно вы утешаете меня, я не мальчик".

Булгаков после страдал от головной боли, часто нестерпимой. Возможно, это сказалась та контузия.

@темы: ласточкино гнездо, вороньи сокровища

---

@темы: видео, музыка, фильмы

---

Продать душу - это продать свою волю.
Это не про загробный мир.

Это когда нечисть получает разрешение делать твоими руками все, что ей угодно.

@темы: мысли вслух

---

Перестроечное кино – это не совсем гадость-гадость, но интереснейший феномен позднесоветской культуры, и потому, как бы мы ни пытались сказать, что всё - плохо, даже и тогда не обошлось без шедевров. «Бакенбарды» (1990) – один из них. Режиссёр Юрий Мамин предпочитал гротеск, абсурд, буффонаду.

В «Бакенбардах» показана …праворадикальная организация пушкинистов, борющихся за традиционные русские ценности и возрождение России.

В грязновато-обшарпанный город Заборск (всю эту разруху снимали в самом Ленинграде!) приезжает некий Виктор (блистательный Виктор Сухоруков) с молодым соратником Александром. Оба – в каких-то старинных шляпах, плащах-крылатках и с увесистыми тростями. Выясняется, что они – адепты культа Александра Сергеевича Пушкина.

Заборск – типичный перестроечный адок недоделанными объектами инфраструктуры, болтливой парт-элитой и – «войной» неформалов. Есть юношеская панк-структура «Капелла», где тусуются-отрываются и местные мажоры, им противостоит накаченная братва, именуемая «Бивнями».

У Мамина весь смех – в деталях. Бивни создали подпольную качалку в бывшем общественном сортире и качают мышцу, сидя на толчках. Виктор с Александром быстро находят общий язык с Бивнями, показав им убойные приёмы – тростями. Этот вид самозащиты использовали когда-то британские денди, и – русские тоже.

Пушкин был не только бретёром, но и мог …пододвинуть наглеца своей изящной, но увесистой тросточкой. После того, как пушкинисты пребольно отделали могучих Бивней, те поспешили «присягнуть» Виктору, а точнее – Нашему Всему.

Затем «штурмовики» с бакенбардами начинают патрулировать город. Их ряды множатся. Это делается привлекательным и - модным...

@темы: фильмы

---

"да здравствует цезарь!", танец в баре

Русский дубляж




Английский оригинал

@темы: видео, фильмы

---

вальтер молино

Подробнее

@темы: рисунки, ground control

---

артистизм озвучания

У меня и слов-то нет, одно восхищение, от такого мастерства озвучивать.

А "озвучивать" - это и говорить, и кричать, и петь, и размахивать воображаемыми синими копытами.

@темы: дубляж

---

...любое ремесло может быть и грубым, и изысканным, все зависит от того, в чьи руки оно попадет. Можно всю жизнь заниматься изысканным, прекрасным делом, но в силу собственной тупости не испытывать к нему ни малейшего интереса.

К примеру, не ощущать аромат цветка, приходить в уныние от древних книг. Подобные люди оказываются лишними, ненужными для своей профессии.

В прошлом своем рождении эти люди тоже были летающими и бегающими тварями, но, став людьми, изменили только свой внешний облик, сущность осталась прежней. Пчела, скажем, привыкла теребить цветок, не проявляя к нему ни малейшего интереса. Так поступают и люди-пчелы. Всю жизнь они суетятся, попусту хлопочут и волнуются. А жучки древоточцы? Разве способны они осмыслить содержание книги, которую грызут? Разумеется, нет! Они заползают в книгу, а после живут среди ее останков. Твари, источающие мускус, не чувствуют его запаха, мускусный мешочек на брюшке, который влечет к себе людей, для них ненужное бремя. Итак, «три изысканности в мире грубости» можно истолковать также как «три грубости в мире изысканности». 

Ли Юй "Двенадцать башен", "Башня собрания изысканностей"

@темы: книги, мысли вслух

---

Не знаю что и думать.

Только поговорили с Premonicion_de_la_vida о тюльпанной лихорадке - в повестях Ли Юя, писателя времен китайской Смуты, открываю страницы на сходную тему.

Удивления во мне - хватит на целую Поднебесную.

@темы: книги, мысли вслух

---

Стихи Литератора, Мир Побуждающего:

Неужели вот это – уезд Хэянсянь?
Здесь ли ряд, где торгуют парчой?
За покупкой желанной приходит сюда,
Кто богат – молодой и седой.
Им купить предлагают прекрасный бутон,
А когда распростятся они,
Несравненный запах чудо-цветка
Остается на многие дни.
Все быстрее цены взлетают вверх,
Будто рой суматошных шмелей,
И спешат покупатели, как мотыльки,
Все настойчивей, все смелей.
Видишь, отпрыски ванов известных здесь
Ходят, радостны, возбуждены,
И затрат не жалеют, – ведь могут они
Все купить.... кроме блеска весны!

@темы: книги