Oscar Wilde, The Happy Prince
Все-таки прилагательные цвета можно употреблять в сравнительной степени.
"Я думаю, ну что за подстава
Солнце ночью прячется в скалы
До свидания, солнце, зайди утром
Стучи бам-бам-бам-бам-бам-бам в окна"
Что страшнее всего в "Вие"?
Ровный и мелкий бег ведьмы, которую оседлал бурсак.
Что важнее всего в "Вие"?
Мир, не противоречащий себе самому ни в чем.
Церковь, наполненная нечистью, чем не напомнит бурсу, где толпа бурсаков - и ест бог знает что, и ходит в лохмотьях, и устраивает побоища, когда нечем заняться. А летом бурсаки разбредаются туда, где можно жить сытно, не платя денег, по дороге примыкая к вертепам, распевая под окнами селян, ночуя в поле или напрашиваясь на ночлег.
Разгульная и страшная жизнь сотника - с пушками у усадьбы, с чудовищной жестокости казаками, молчаливыми и немногословными, ходящими бесшумно - не противоречит ни в чем жизни его дочери, панночки, ведьмы.
...
Мастер описаний еды, изобилия, роскоши - также мастер и описаний ужасного.
Странная логика таланта, но до горечи верная, как нерушимое правило.
Гоголь - мастер описания потустороннего - посреди цветущего мира, жаждущего еды, сна, выпивки, резвости и любви - вполне плотской.
Участь Хомы Брута ни в ком удивления не вызывает - как и застрявшая в дверях и окнах церкви нечисть.
Да и храм этот, с застывшими в нем чудовищами, не стали ни сжигать, ни разбирать - а просто оставили зарасти лесом - скрыться с глаз, но остаться.
...
И если бы не было сперва рассказано, что за люди бурсаки, да как живет в том мире народ, был бы "Вий" скучной историей, хоть и страшной.
Когда же мир стал осязаем и плотен, как печь, тут-то и придет ужас -
оттого, что Хома Брут наутро - простояв ночь напротив ожившего трупа - ест и дремлет на лавке;
оттого, что все в усадьбе знают, что панночка - ведьма;
оттого, что старый казак догонит - все он видит и знает заранее, как именно захочет скрыться беглец;
оттого, что все видят его поседевшую за ночь голову - но все равно, когда солнце сядет, поведут его снова читать молитвы над ведьмой.
...
"Вий" Гоголя - бессомненный шедевр, который каждый раз - в разные периоды жизни - прочитывается по-разному: от страшной истории - до огромной шумящей повести о мироздании, сокрытом и явном.
Тем, впрочем, и отличаются талантливые произведения - неисчерпаемостью заложенных в них смыслов.
Барочное, пламенеющее, дикое начало фильма — репортаж из пекла, где погибает — неслыханное дело — главный герой. Зрителям 1946 года должно быть за поэта Питера Картера (Дэвид Нивен), особенно обидно: его самолет, отбомбившийся по Германии, подбит 2 мая 1945 года. Аэродром совсем рядом — но не дотянуть. Ражий радист мертв, парашют Питера изодран осколками. В последние минуты жизни он влюбляется с первого слова, услышанного по рации, в Джун (Ким Хантер), диспетчера аэродрома, читает ей стихи и сам выбирает свою смерть, выбрасываясь из самолета без парашюта. Приводнившись и очнувшись, он умиляется райскому пейзажу с пастушком, наигрывающим на свирели, как вдруг выясняет, что это не рай, а кое-что получше: окрестности аэродрома, где служит Джун. Да вот и она сама катит на велосипеде. Рай же для летчиков, хотя там установили автомат с кока-колой, это черт знает что. читать дальше