Однажды, отмечая свои сокровенные желания, Максимилиан Волошин записал в дневнике:
"...Острота видения... Находить для каждого впечатления имя и отмечать его знаком".
...
Старинным золотом и желчью напитал Вечерний свет холмы. Зардели, красны, буры, Клоки косматых трав, как пряди рыжей шкуры, В огне кустарники, и воды как металл.
А груды валунов и глыбы голых скал В размытых впадинах загадочны и хмуры. В крылатых сумерках - намеки и фигуры... Вот лапа тяжкая, вот челюсти оскал,
Вот холм сомнительный, подобный вздутым ребрам. Чей согнутый хребет порос, как шерстью, собром? Кто этих мест жилец: чудовище? титан?
Здесь душно в тесноте... А там - простор, свобода, Там дышит тяжело усталый Океан И веет запахом гниющих трав и йода. 1907
...
Русским языком трудно передать цвет - в нем мало качественных цветовых прилагательных.
Но всего семь слов первого предложения передают не просто цвет, но и массу его сложных оттенков и его насыщенность:
"золото" (теплый, золотистый), золото "старинное" (значит, неяркое, потускневшее) "желчь" (желто-бурый, желтовато-зеленый), "вечерний свет" (неяркий), "напитал" - не окрасил, а пропитал насквозь, сделал насыщенным.
В первой строфе только три цветовых прилагательных - "красны", "буры", "рыжая" - но на передачу цвета работают почти все слова ("старинное", "вечерний"; "золото", "желчь", "свет", "огонь", "металл"; "напитал", "зардели").
Во второй строфе меняется точка обзора, словно спускаемся в "размытые впадины": исчезает свет (там сумерки) и цвет (ни одного "цветного" слова).
В "крылатых сумерках" ясность видения уступает место воображению.
Бегущий во вторую смену, ты и сегодня не сделал уроков, но будучи спрошен с пристрастием, отчего так случилось, глядя за окно на гаснущую зарю - фонари города зажглись и болтаются над улицами, как немые, с вырванными языками, колокола - отвечай любому учителю с достоинством и не смущаясь. Отвечай: считая себя ревностным участником энтомологического конкурса, объявленного нашей уважаемой Академией, я отдаю мой досуг коллекционированию редких и полуредких бабочек. Ну и что же, возразит тебе педагог. Смею надеяться, продолжаешь ты, что моя коллекция представит в будущем немалый научный интерес, отчего, не страшась ни материальных, ни временных затрат, я полагаю своим долгом пополнять ее новыми уникальными экземплярами: так не спрашивайте же, почему я не сделал уроков. О каких бабочках может идти речь зимой, притворно удивляется педагог, вы что -- с ума сошли? И возражаешь с полным достоинством: зимой речь может идти о зимних бабочках, называемых снежными, я ловлю их за городом -- в лесу и в поле, преимущественно по утрам, - на второй поставленный вами вопрос отвечаю: факт моего сумасшествия ни у кого не вызывает сомнения, иначе меня не держали бы в этой проклятой школе вместе с другими такими же дураками. Вы дерзите, мне придется говорить с вашими родителями. На что должен последовать ответ: вы вправе говорить с кем угодно, в том числе и с моими родителями, только не высказывайте никому своих сомнений относительно зимних бабочек, вас подымут на смех и заставят учиться здесь вместе с нами: зимних бабочек не меньше, чем летних, запомните это. Теперь сложить все свои фолианты и рукописные труды в портфель и медленно, усталой походкой стареющего ученого-энтомолога, покашливая, покинуть аудиторию.