Как приятно скинуть одежды, снять парик, оторвать ушные раковины из настоящей гуттаперчи и отстегнуть ремни, стягивающие спину и грудь. Мое тело раскрылось, точно пальма, принесенная в свернутом виде из магазина. Все члены, затекшие за день, ожили и заиграли.
... я заморгал всеми глазами, какие были в сохранности, разгоняя усталость и мрак, и мне удалось увидеть себя со всех сторон - сразу в нескольких ракурсах. Какое это увлекательное зрелище, к сожалению, теперь доступное мне лишь в редкие ночные часы. Стоит воздеть руку, и видишь себя с потолка, так сказать, возвышаясь и свешиваясь над собою. И в то же самое время - остальными глазами - не упускать из виду низ, тыл и перед - все свое ветвистое и раскидистое тело.
Может быть, не живи я на чужбине тридцать два года, мне бы и в голову не пришло любоваться своею внешностью. Но здесь я единственный образчик той утраченной гармонической красоты, что зовется моею родиной. Что же мне делать еще на земле, если не восхищаться собой? Пусть моя задняя рука скрючилась от постоянной необходимости изображать человеческий горб! Пусть на моей передней руке, искалеченной ремнями, уже отсохло два пальца, а мое старое тело потеряло прежнюю гибкость! Все равно, я красив! пропорционален! изящен! вопреки утверждениям всех завистников и критиканов.
"Пхенц" (1957) - короткий фантастический рассказ Андрея Синявского. Это дневниковые записи инопланетного существа, вынужденного притворяться человеком.
Посмотреть со стороны, он горбун, одинокий старик, обитающий в коммунальной квартире, работающий счетоводом в какой-то конторе, где никотин и озверевшие машинистки.
Только каждый вечер, скрывшись от вечно недовольных соседей, он снимает одежду, развязывает ремни, сдерживающие его тело, и принимает свой настоящий облик.
Из всех живых организмов на Земле он ближе всего к растениям.
Его кровь холодна, и прикосновения людей его обжигают.
Те, кто к нему добры, ищут у него несуществующий пульс, а он в такие моменты лишь боится, что на лице - от волнения - проступят зеленые пятна.
Вечер для него - это отдых четырем рукам, некоторые из которых изображают горб. Это время, когда он может осмотреть себя со всех сторон всеми своими глазами - а глаз этих куда больше, чем у людей.
Вопреки законам фантастики, то, что он попал на Землю - случайность, ему совершенно нечего здесь делать.
Он не специалист в астрономии, не ученый, не путешественник, он просто, как его товарищи, ехал на курорт, ехал, пока везли. Но корабль потерпел крушение, выжил он один. Похоронил попутчиков, погоревал и поселился там, где есть вода и паровое отопление, без которых ему никак.
Рассказ хорош тем, что в нем так ярко проявлена "магическая реальность" - когда все узнаваемо, буднично, даже неприглядно, а вот за внешним - пугающее внутреннее, в которое не сразу поверишь.
И внутреннее это - даже не неожиданный сюжетный поворот, а жизнь людей с непривычного ракурса: обжигающее тепло человеческих тел; женская нагота, которая инопланетянину кажется ужасной; невыносимо странная и отвратительная еда - яичница с колбасой и хлеб.
Что иномирное существо считает красивым, оно так и не смогло выразить - на нашем, человеческом, наречии. Красота для него - ПХЕНЦ.
В эту ночь дивным цветом распустится папоротник,
В эту ночь домовые вернутся домой,
Тучи с севера, ветер с запада –
Значит, скоро колдунья махнёт мне рукой.
Я живу в ожидании чуда, как маузер в кобуре,
Словно я паук в паутине,
Словно дерево в пустыне,
Словно чёрная лиса в норе.
Холодно мне в горнице, двери не откроются –
Ключи у рака, а рак на горе.
Я бежал сквозь подзорные трубы
От испуганных глаз детей,
Я хотел переспать с русалкой,
Но не знал как быть с ней,
Я хотел обернуться трамваем
И въехать в твоё окно,
Ветер дует с окраин, нам уже всё равно,
Ветер дует с окраин, а нам всё равно.
Будь моей тенью, скрипучей ступенью,
Цветным воскресеньем, грибным дождём,
Будь моим богом, берёзовым соком,
Электрическим током, кривым ружьём,
Я был свидетель тому, что ты ветер.
Ты дуешь в лицо мне, а я смеюсь,
Я не хочу расставаться с тобою без боя,
Покуда тебе я снюсь –
Будь моей тенью.
По морям, играя, носится
с миноносцем миноносица.
Льнет, как будто к меду осочка,
к миноносцу миноносочка.
И конца б не довелось ему,
благодушью миноносьему.
Вдруг прожектор, вздев на нос очки,
впился в спину миноносочки.
Как взревет медноголосина:
«Р-р-р-астакая миноносина!»
Прямо ль, влево ль, вправо ль бросится,
а сбежала миноносица.
Но ударить удалось ему
по ребру по миноносьему.
Плач и вой морями носится:
овдовела миноносица.
И чего это несносен нам
мир в семействе миноносином?
Маяковский
