Грязный, гремучий, в постель Падает город с дороги. Нынче за долгую степь Веет впервые здоровьем. Черных имен духоты Не исчерпать. Звезды, плацкарты, мосты, Спать!
Самыми презренными людьми в Египте считались свинопасы и переводчики.
История Египта
Каждую весну раскрываются двери женских гимназий, пансионов и институтов и выпускают в жизнь несколько сотен переводчиц.
Я не шучу. До шуток ли тут!
читать дальше В былые времена о чем думали и о чем заботились маменьки выпускных девиц?
– Вот буду вывозить Машеньку. Может быть, и пошлет Бог подходящую партию. Глашенька-то как хорошо пристроилась. Всего девять зим выезжала, на десятую – Исайя, ликуй!
Так говорила маменька со средствами. У кого же не было запаса на девять зим, те старались подсунуть дочь погостить к богатому родственнику или к «благодетельнице». И родственник, и благодетельница понимали, что каждую девицу нужно выдавать замуж, и способствовали делу. Вейнингеров в то время еще не было, и никто не подозревал о том, как низка и вредна женщина. Открыть глаза было некому, и молодые люди женились на барышнях.
Так было прежде.
Теперь совсем не то. Теперь жених (так называемый «жених» – лицо собирательное), как бы влюблен он ни был, уже вкусил от Вейнингера! Хоть из десятых рук, от какого-нибудь репетитора племянника сестры, двоюродного дяди. И пусть он слышал только всего, что у Вейнингеров все «м» да «ж», – с него достаточно, чтобы скривить рот и сказать барышне:
– Знаете, я принципиально против женитьбы. У женщин слишком много этих всяких букв... Вейнингер совершенно прав! И маменьки это знают.
– Знаете, Авдотья Петровна, – говорит маменька своей приятельнице. – Что-то в нас, в женщинах, такое открылось нехорошее. Уж и ума не приложу, что такое. Придется, видно, Сонечке в контору поступать либо переводов искать.
– Все в конторах переполнено. У меня две дочки второй год со всех языков переводят. Беда!
– Уж не переехать ли лучше в провинцию? Может быть, там еще ничего не знают про наши дела. Может, до них еще не дошло.
– Да, рассказывайте! У меня в Могилеве брат жену бросил. Пишет: никуда жена не годится. Что ни сделает – все «ж». Едет, бедная, сюда. Хочет переводами заняться...
Выйдет девица из института, сунется в одну контору – полно. В другую – полно. В третьей – запишут кандидаткой.
– Нет, – скажут, – сударыня. Вам не особенно долго ждать придется. Лет через восемь получите место младшей подбарышни, сразу на одиннадцать рублей. Счастливо попали.
«Окончившая институт, знает все науки практически и теоретически, может готовить все возрасты и полы, временем и пространством не стесняется».
Придет на другой день старуха, спросит:
– А вы сладкое умеете?
– Чего-с?
– Ну, да, сладкое готовить умеете?
– Нет, я этому не училась.
– Так чего же тогда публикуете, что готовить умеете. Только даром порядочных людей беспокоите.
Больше не придет никто.
Поплачет девица, потужит и купит два словаря: французский и немецкий.
Тут судьба ее определяется раз навсегда.
Трещит перо, свистит бумага, шуршит словарь...
Скорей! Скорей!
Главное достоинство перевода, по убеждению издателей,&nbsbr;– скорость выполнения.
Да и для самой переводчицы выгоднее валять скорее. Двенадцать, пятнадцать рублей с листа. Эта плата не располагает человека к лености.
Трещит перо.
«Поздно ночью, прокрадываясь к дому своей возлюбленной, увидел ее собаку, сидеть одной на краю дороги».
«Он вспомнил ее слова: «Я была любовницей графа, но это не переначнется».
Бумага свистит.
«Красавица была замечательно очаровательна. Ее смуглые черты лица были невероятны. Крупные котята (chatons – алмазы) играли на ее ушах. Но очаровательнее всего была ямочка на подзатыльнике красавицы. Ах, сколько раз – увы! – этот подзатыльник снился Гастону!»
Шуршит словарь.
«Зал заливался светом при помощи канделябров. Графиня снова была царицей бала. Она приехала с дедушкой в открытом лиловом платье, отделанном белыми розами».
«Амели плакала, обнимая родителям колени, которые были всегда так добры к ней, но теперь сурово отталкивали ее».
«Она была полного роста, но довольно бледного».
«Он всюду натыкался на любовь к себе и нежное обращение».
Вот передо мною серьезная работа – перевод какой-то английской богословской книги.
Читаю:
«Хорош тот, кто сведет стадо в несколько голов. Но хорош и тот, кто раздобудет одного барана. Он также может спокойно зажить в хорошей деревне».
Что такое? Что же это значит?
Это значит вот что:
«Блажен приведший всю паству свою, но блажей и приведший одну овцу, ибо и он упокоится в селениях праведных».
Все реже и реже шуршит словарь. Навык быстро приобретается. Работа приятная. Сидишь дома, в тепле. Бежать никуда не надо. И знакомым можно ввернуть словечко, вроде:
– Мы, литераторы...
– С тех пор как я посвятила себя литературе...
– Ах, литературный труд так плохо оплачивается... У нас нет ничего, кроме славы!
Трещат перья, свистит бумага. Скорей! Скорей.
«Алиса Рузевельт любит роскошь. На большом приеме она щегольнула своим полуплисовым платьем».
Gesaffelstein - Pursuit Клип - единый непрерывный реверсивный план.Камера движется назад, постепенно охватывая всю картину, не встречая преград, - но персонажи видят того, кто за ней - и провожают - кто проклятием, кто дежурной улыбкой.
От техобслуживания боевого самолета, от золотого памятника со сжатым кулаком, от зеркала, в котором нет отражения, от благородных господ в золотых перчатках - по-видимому, символом здешней власти - к спящему мертвым сном королю за бронированным стеклом.
Клип Pursuit французского музыканта и ди-джея Майка Леви, известного под псевдонимом Gesaffelstein, стал триумфатором премии UK Music Video Awards 2013.
Эта премия отличает выдающиеся достижения в области короткометражных музыкальных фильмов.
Pursuit наградили как лучшее танцевальное видео и за лучшие спецэффекты - и дружно признали самым амбициозным и впечатляющим клипом десятилетия. Создал его французский режиссерский дуэт Флёр и Ману (Fleur & Manu).
Название трека - Pursuit - можно перевести как "погоня" или "достижение". Слов в треке нет, только выкрики "Move out!" - "Выдвигаемся! Выходим!"
В короткой истории, рассказанной медленно сменяющими друг друга планами, сочетается магический реализм, журнальная фотосъемка, хай-тек, классическое и современное искусство.
Есть в клипе что-то завораживающее и фантастическое - и мотивы всех конспирологических теорий разом.
Ну, я долго стоял там, смотрел на листья и божьих коровок, с улицы пахло хлебом, в комнате играла музыка. Вся моя злоба и ненависть улетучились или затихли, и в какой-то полудреме я поднял глаза. Поднял и, клянусь, увидел как будто царствие небесное.
Не знаю, как его вернее описать – этот костоломный миг красоты. И такое охватило меня томление, что внутри все занялось.
А была это все та же парижская улочка, печальная и невзрачная парижская улочка, с ее покатыми крышами, тусклыми дверными ручками, облупленными узорчатыми фонарными столбиками и двумя-тремя чахлыми платанами, – а вон старуха появилась в дверях, потирая руки, вон собака убегает в проулок. На улицу выходила стена кладбища Монпарнас, небо над ним было голубое-голубое, и там в косых лучах солнца кружила большая стая голубей. И все проникнуто духом весеннего дня, воскресения, покоя, отдыха. А за спиной, в комнате, плещет Моцарт – безумный, ясный и… какой?., добрый! Присланный сюда прямо нашим Создателем! Господи, как это описать! Тут не в самом пейзаже дело, понимаете… а в его духе, в сути. Как будто на миг мне дали способность понимать не просто саму красоту по ее внешним признакам… а другое в красоте, ее непрерывность в строении всей жизни, ее торжество, когда она вбирает в себя и уродство, и грязь, и убожество – и длится, длится, а мне открылся только миг ее, божественно кристаллизованный. Господи, волшебство этого мига! Что это было на самом деле? Не знаю… слабость, дурнота, пьяное головокружение. Но было – и в первый раз… в первый раз мне открылась Действительность.
И самое странное – что это произошло как будто в неподходящее время: когда я погряз в себе, в свинстве, у меня возникло предчувствие самоотверженности, то есть эта грязная улочка на миг как бы превратилась в великолепный, светлый бульвар моего духа, и я шел по нему не один – множество поколений любовников, старух, собак и детей прошло по нему, и пройдут новые поколения любовников, старух, собак и детей, еще не родившихся.
Улица была уже не та, которую я видел, улица вошла в меня, понимаете, в эту секунду я освободился от самого себя и, наоборот, обнял все, что было на улице, породнился со всем, что происходило на ней в прошлые времена, происходит сейчас и произойдет потом. И меня охватила какая-то безумная радость…
Он надолго замолчал, как будто пытаясь снова вызвать ощущения того дня.
– Не получается, – сказал он наконец. – Чувствую, что передал только крохи. Не получается. В том-то и трудность, когда пытаешься описать… такое состояние. Превращаешься в какого-то косматого отшельника из десятого века, завываешь и орешь, что тебя поимел взвод ангелов.