"Кино показывает убийства фальшиво. Не знаю, хорошо это или плохо, поэтому мы стараемся избежать акцентирования на таких моментах.
Когда мы снимали фильм "Война", нам пришлось посмотреть на настоящие убийства на видео с камер чеченских боевиков. Они записывали, как стреляли, как отрубали головы нашим солдатам.
Даже не знаю, как выразить свои эмоции от этого зрелища. Во-первых, с кинематографической точки зрения, это не интересно, а во-вторых, по-человечески, это ужасно.
Я вырос в деревне - кровь видел, но от этого видео меня трясло три дня, а отходил я несколько месяцев. Это нельзя показывать. Тем более, не покажешь так, как это выглядит на самом деле.
Понятно было, что Данила в "Брате" именно убил хозяина рынка или киллера по кличке Крот, а не ранил или промахнулся. Это само собой разумеется. А если это и так понятно, зачем на этом акцентировать внимание? Ведь смысл фильма совершенно в ином. Да и мне как человеку неинтересно, как именно его убьют".
Скорбь, как воды речные, устремляется долу, Как трава полевая, вырастает тоска, Посреди океана, на широком просторе, Скорбь, подобно одежде, покрывает живых... Прогоняет китов в глубину океана, В ней пылает огонь, поражающий рыб; В небесах ее сеть высоко распростерта, Птиц небесных она угоняет, как вихрь, Ухватила газелей за рога и за уши И козлов на горах взяла за руно, У быков на равнине пригнула выи, Четвероногих Шаккана убила в степи; Над больным человеком в его собственном доме Протянула она неуклонную сеть.
читать дальшеМардук увидел его, к Эа, отцу, в его дом вошел он и молвит: "Отче, скорбь, как воды речные, устремляются долу, Как трава полевая, вырастает тоска, Посреди океана, на широком просторе, Скорбь, подобна одежде, покрывает живых; Прогоняет китов в глубину океана, В ней пылает огонь, поражающий рыб; В небесах ее сеть высоко распростерта, Птиц небесных она угоняет, как вихрь, Ухватила газелей за рога и за уши И козлов на горах взяла за руно. У быков на равнине пригнула выи. Четвероногих Шаккана убила в степи; Над больным человеком в его собственном доме Протянула она неуклонную сеть.
Эа ответил Мардуку-сыну: "Сын мой, чего ты не знаешь, чему я тебя научу? Мардук, чего ты не знаешь, чему я тебя научу? Все, что я знаю, знаешь и ты. Сын мой, Мардук, ступай к больному, Его образ рукою нарисуй на земле: Государь заболевший на свой образ да встанет, К господину Шамашу да прострет свою длань. Прочитай заклинанье, священное слово, Над его головою воду пролей, На него покропи ты заклятой водою, Свою руку простри, свою руку простри: Пусть проклятая скорбь, как вода, расточится, Как исчез его образ, пусть исчезнет с земли, - Царь сей пусть будет чист, пусть, как день, просияет, В руки бога благого передай ты его".
...Наверное, в войну мы тоже болели. Просто проявилось это уже после войны. Люди были напуганы взрывами, бомбежкой. Наверное, сказалось на нервах. После этого и появились джинны. Сейчас у всех обострение...
Великий человек смотрел в окно, а для нее весь мир кончался краем его широкой греческой туники, обильем складок походившей на остановившееся море.
Он же смотрел в окно, и взгляд его сейчас был так далек от этих мест, что губы застыли точно раковина, где таится гул, и горизонт в бокале был неподвижен.
А ее любовь была лишь рыбой — может и способной пуститься в море вслед за кораблем и, рассекая волны гибким телом, возможно обогнать его — но он, он мысленно уже ступил на сушу.
И море обернулось морем слез. Но, как известно, именно в минуту отчаянья и начинает дуть попутный ветер. И великий муж покинул Карфаген.
Она стояла перед костром, который разожгли под городской стеной ее солдаты, и видела, как в мареве костра, дрожащем между пламенем и дымом беззвучно распадался Карфаген
...в смертной казни есть какая-то непреодолимая неестественность, кровно чувствуемая человеком, странная и старинная обратность действия, как в зеркальном отражении превращающая любого в левшу: недаром для палача все делается наоборот: хомут надевается верхом вниз, когда везут Разина на казнь, вино кату наливается не с руки, а через руку; и если по швабскому кодексу в случае оскорбления кем-либо шпильмана позволялось последнему в удовлетворение свое ударить т е н ь обидчика, то в Китае именно актером, тенью, исполнялась обязанность палача, т.е. как бы снималась ответственность с ч е л о в е к а, и все переносилось в изнаночный, зеркальный мир.